Дмитрий Глуховский - Метро 2035

– Тогда еще послушай: что с моей мамой случилось?

– Умерла. Болела. Ты маленькой была.

– Отравилась паленой водкой. Пила, потому что он бил ее через день. Такое тебе как? А? Как тебе такой папа-герой?

– Аня.

– Иди к нему на службу. Папа тебя простил?

– Он же обожает тебя… Неужели он…

– Нет. Из мамы ему душу вынуть хватило. Меня папуля бережет. Обожает, да. Все, как я скажу, так и будет. Лишь бы на коленках у него сидела.

– Постой. Он… Он почему… Когда я в этом радиоцентре был… Когда меня должны были… Когда они там собирались штурмом брать… Ты… Ты где была? Тогда?

Аня допила залпом; глаза у нее были красные, никак не могущие заплакать, как и у Артема. Ресницы тушью сделала, вдруг сообразил он. Аня. Ресницы.

– Я ему так и сказала: если с моим что-нибудь случится… Ему это нужно напоминать время от времени.

Артем ухмыльнулся – хотел презрительно, но силы в лице не хватило.

– Эй! Еще!

– И мне.

– Вот зачем. Вот почему.

– За маму! – Аня подняла граненый стакан. – За маму, которая пила, потому что вышла за героя. Так что напрасно ты. Я на нее похожа, а не на него, Артем.

Он выдвинул в окоченелой руке свой стакан, ударил вяло и невыразительно стеклом о стекло.

– Она у меня была из Владивостока. Когда укладывала меня спать, про пляжи рассказывала. Про океан. Уложит – и к фляжечке. Я, знаешь, умела так – глаза прикрыть, как будто сплю, и через ресницы подглядывать. Как там Владивосток, отвечает?

– Отвечает.

– Ты как, нормально, братик? Температуры нет? Щеки что-то горят у тебя.

– Нормально.

– Уверен, что хочешь опять наверх тащиться?

– Уверен.

– В медпункте был?

– Был. Спину зеленкой помазали.

– Ладно. Вернемся с задания, я тебя на руках туда отнесу.

У Библиотеки под парами ждал тот самый внедорожник; а за ним – серый «Урал» с клыками. Савелий и Леха, под химзой обмундированные в орденский черный, переглянулись.

– Это… – сказал Артем.

– Там наши. Не парься. Эти нам просто технику подогнали. Откуда бы мы сами такое взяли?

– Действительно.

Стартовали с визгом, пошли кортежем к Новому Арбату. Артема Летяга взял к себе во внедорожник. Все оглядывался на него недовысказанно с переднего сиденья.

– Что за задание-то? – спросил Артем.

– На Комсомольской, – объяснил Летяга. – Увидишь.

Пронеслись по пустому Арбату; Артем и вспомнить ничего не успел. Куда, мелькнуло только, все твари живые из Москвы делись? Почему бежали? Стояла Москва каменная и такая пустая, как будто заметенный три тысячи лет назад песками Вавилон.

Домчали до Садового, повернули через смешные запрещающие линии на асфальте куда им было нужно, покатили мимо громад гостиниц без постояльцев, офисных центров без служащих; мимо остроконечного Министерства иностранных дел, колдовской Лысой горы.

– Какие теперь иностранные дела, интересно.

– Я не лезу, – Летяга смотрел вперед. – У всех своя работа.

– Но ведь кто-то слушает радио, а? Ну чтобы знать, как там люди вообще… Как там противник. Что он там замышляет. Коварное.

– А как? – возразил Летяга. – Глушилки же фигачат.

– Действительно, – потер резину лица Артем.

За МИДом нырнули в тесные переулки, встали у заброшенного особняка за высоченным забором. Посольство чего-то там. Болтался обрывок флага неизвестной страны, выстиранный злыми дождями до белого.

Погудели условным сигналом. Открылись бесшумные ворота, впуская кортеж во внутренний двор. Внутри облепили машины фигуры с орденскими нашивками, осмотрели, не подцепили ли гости кого. Артем вылез, увидел вроде знакомые глаза за стеклянными плошками.

– Это что?

Никто не объяснил. Отворились двери, фигуры потащили из особняка в грузовик зеленые цинки с трафаретными надписями – по два, по три, еще, и еще, и еще.

Ящики с патронами.

Работали споро, справились в минуту. Козырнули, подмахнули какой-то документ для неуместной отчетности, проводили за ворота, и опять стал особняк необитаемым.

– Куда столько? – спросил у Летяги Артем.

– На Комсомольскую, – повторил тот.

– Что там? Красная Линия с Ганзой пересекаются, – сам понял Артем. – Там фронт сейчас проходит? Ганза вступила уже в войну?

– Вступила.

– Мы что? Наши там уже? Мы за Ганзу впрягаемся, да? Мы, Орден?

– Впрягаемся.

Понятно было, что Летяге с Артемом откровенничать запретили: через бульдожьи зубы цедил, но раз Артем все и сам угадывал, не подтверждать не мог.

– Там наши пацаны уже? Это им патроны? Они красных держат?

– Да.

– Это… Это же бункер повторяется, а? Да, братик? Опять мы и опять красные… И опять, если мы не сдержим, никто не сдержит.

– Может повториться, – нехотя признал Летяга.

– Хорошо, что мы туда едем, – вслух произнес Артем. – Правильное задание.

И уже ночью повторилось: Садовое кольцо, ржавые комки машин в свете фар, дома ущельем, полиэтиленовые пакеты по воздуху летят, окислившаяся луна облака чуть очерчивает; урчат моторы, клонит в сон. Мимо Цветного бульвара, по трамплинам эстакад, хитрыми переулками, тайными тропами, которые покойникам не знакомы, по тряским трамвайным путям к привокзальной площади, к станции метро Комсомольская.

Три вокзала: от одного на восток поезда, до самого упора, до Аниного Владивостока, от другого – в Петербург, на север, от третьего – в Казань и дальше туда, в российское подбрюшье. Куда хочешь езжай, вот они, рельсы, за зданиями сразу начинаются. Ставь на них дрезину, налегай на рычаги, и кати, кати, сколько хватит сил, все чудеса света тебя ждут. Но нет – никуда не уедешь. Как же нет никакой крышки, Святослав Константинович? Вот она, крышечка.

Взобрались колесами на тротуар, подогнали машины к самым дверям павильонов.

– Сейчас быстро, – приказал Летяга. – Тут не наша земля.

Распахнули двери одномоментно, рассыпались кольцом вокруг, надвинули на лбы приборы ночного видения: на чужой земле ночью все может случиться. Вереницей разгрузили цинки, Артем последним стоял, у деревянных треснувших дверей. Принимал ящики, ставил пирамидой. На душе было странно: спокойно. Видел себя за бруствером, сжимал в пальцах автоматную рукоять, ловил лбом пули. Хорошо было в бункере: все четко, все понятно. Очень хотелось в бункер опять. Вот эти все патроны истратить хотелось, до единого все. Или сколько там успеется.

Сейчас не нужно было ни попрощаться с Сашей, ни с Сухим замириться, ни Хантера увидеть. Нечего ему всем им сказать. Нет для них точек, пускай рвется все на запятой.